На днях я поняла, что если бы когда-нибудь мне пришло бы в голову написать роман, он несомненно был бы посвящен ESL классам. Конечно, я подозревала, что это будет нечто большее, чем изучение английского языка. Конечно, мои подозрения усилились после того, как я понаблюдала за теми, кто вместе со мной пришёл писать тест. Но того, насколько меня всё это тронет в действительности, я, конечно, не представляла.
То, что творится в нашем классе - это чистая драматургия. Психодраматургия. Каждый раз, возвращаясь домой, я думаю о них о всех, и мне становится жаль, что все эти сцены просто растворяются во времени, как после занятия растворяется в улице наша разношёрстная компания.
Я хожу туда, как в роман. Та концентрация абсурда, которая достигается при смешении несмешивающегося, ощущается мною грозовой тучей, и хотя я понимаю, что ничего такого не произойдет, мой мозг, отравленный книгами и кинофильмами, невольно раскрывает первую страницу, где находит список действующих лиц - Betty - Taiwanese in her sixties, Joanna - Polish in her late-thirties, Maria - Russian in her mid-twenties и далее по списку вплоть до нелепой, как и мы, Оливии, невесть зачем покинувшей английский дом XVI века, в котором она росла, чтобы в стране варваров являть собой нерушимый оплот британской словесности. Кажется, что малейшей встряски будет достаточно, чтобы этот Франкенштейн ожил для крови, любови и риторики... Хотя, пожалуй, в нашем случае придётся обойтись без риторики, и даже, я бы сказала, вопреки оной.
Я иду домой по парку и мысленно мну эту глину, и она принимает всё новые формы.
То, что творится в нашем классе - это чистая драматургия. Психодраматургия. Каждый раз, возвращаясь домой, я думаю о них о всех, и мне становится жаль, что все эти сцены просто растворяются во времени, как после занятия растворяется в улице наша разношёрстная компания.
Я хожу туда, как в роман. Та концентрация абсурда, которая достигается при смешении несмешивающегося, ощущается мною грозовой тучей, и хотя я понимаю, что ничего такого не произойдет, мой мозг, отравленный книгами и кинофильмами, невольно раскрывает первую страницу, где находит список действующих лиц - Betty - Taiwanese in her sixties, Joanna - Polish in her late-thirties, Maria - Russian in her mid-twenties и далее по списку вплоть до нелепой, как и мы, Оливии, невесть зачем покинувшей английский дом XVI века, в котором она росла, чтобы в стране варваров являть собой нерушимый оплот британской словесности. Кажется, что малейшей встряски будет достаточно, чтобы этот Франкенштейн ожил для крови, любови и риторики... Хотя, пожалуй, в нашем случае придётся обойтись без риторики, и даже, я бы сказала, вопреки оной.
Я иду домой по парку и мысленно мну эту глину, и она принимает всё новые формы.